Жизнь Чезаре Борджиа - Страница 75

Высокие мотивы, которыми руководствовался Гуидобальдо да Монтефельтро, капитаны попросту не принимали всерьез. Они судили по себе, а потому лихорадочно прикидывали, какой высокий покровитель стоит за спиной изгнанного герцога Урбинского.

Этим покровителем могла быть только Венеция — ни одно другое итальянское государство не посмело бы бросить вызов Чезаре Борджа. Придя к такому выводу, кондотьеры заторопились. Теперь речь шла уже не о переговорах с Валентино — следовало, наоборот, доказать непримиримую вражду к Борджа.

Первый шаг сделали Орсини. Неподалеку от Фоссомброне их кавалерия неожиданно атаковала отряд, посланный герцогом, разбила его и обратила в бегство, захватив при этом одного из командиров — капитана де Монкаду. Дон Мигель с несколькими рейтарами вырвался из окружения и ускакал, сумев избежать плена. Вслед за тем Франческо Орсини вытеснил из города Урбино остатки герцогских войск и направил письмо в венецианский Сенат, сообщая об одержанной победе. А тремя днями позже, восемнадцатого октября, Гуидобальдо да Монтефельтро, встреченный всенародным ликованием, въехал в свою столицу. Вместе с герцогом прибыли его племянник Оттавиано Фрегозо и молодой Джанмария Варано.

Напряжение нарастало. Вителли поспешил предоставить в распоряжение герцога Урбинского всю имевшуюся у него артиллерию; Варано и Оливеротто да Фермо собирались развернуть наступление на Камерино. Джанпаоло Бальони завладел прибрежной крепостью Фано. Для этого ему пришлось пойти на хитрость, поскольку и гарнизон, и все горожане Фано считали Чезаре Борджа своим единственным законным повелителем. Бальони поклялся, что по-прежнему состоит на службе у герцога — и перед ним открыли ворота.

Пример Орсини подействовал и на Джованни Бентивольо, заставив его перейти к действиям — правда, весьма осторожным и отнюдь не военного характера. По распоряжению правителя самые знаменитые доктора богословия из Болонского университета выступили с проповедями в городских церквах, убеждая верующих в незаконности и недействительности интердикта, наложенного на Болонью Александром VI.

А в письме французскому королю Джованни постарался обосновать свое враждебное отношение к Валентино, ссылаясь на многократные нарушения союзнических обязательств — разумеется, со стороны герцога. О собственных заслугах того же рода Бентивольо предпочел не упоминать.

Но чем шире разворачивались боевые действия, тем чаще взоры капитанов обращались к Венеции — сперва с надеждой, а затем с растущей тревогой. Венеция хранила загадочное молчание и, казалось, совсем не спешила на помощь кондотьерам. Не было ни золота, ни солдат, ни даже сколько-нибудь явной дипломатической поддержки. Мятежники терялись в догадках, не подозревая, что Сенат уже получил ответ на то самое послание, в котором упрекал Людовика за «позоряший честь французский короны» союз с Борджа. Король никак не отреагировал на обвинения в адрес Валентино; вместо того он заявил, что «Франция будет считать врагом каждого, кто посмеет противодействовать воле католической церкви и Святого престола». А копия королевского письма была незамедлительно доставлена в Имолу, герцогу Валентино — верному другу его христианнейшего величества.

Шли дни, и тревога кондотьеров постепенно сменялась страхом. Как и следовало ожидать, первым не выдержал Пандодьфо Петруччи. Отбросив ложный стыд, он послал в Имолу своего тайного секретаря, Антонио ди Венафро — передать герцогу, что путь для переговоров остается открытым; капитаны готовы вернуть все захваченные города, если получат гарантии личной безопасности и неприкосновенности собственных родовых владений.

Вслед за Антонио ди Венафро в имольский дворец прибыл сам Паоло Орсини — переодетый курьером, но в сопровождении многочисленной охраны, приличествующей знатному синьору. После короткой беседы с Валентино он уехал, а двадцать девятого октября появился вновь, теперь уже с готовым проектом договора. Суть этого документа, одобренного всеми заговорщиками, сводилась к прежним пунктам, сформулированным стараниями Петруччи. Проект предусматривал возвращение кондотьеров на службу к герцогу и его святейшеству папе. Неясной оставалась только судьба Болоньи, поскольку союзники не хотели терять драгоценное время на выяснение позиции Бентивольо. В конце концов этот вопрос решено было сделать предметом отдельного соглашения между герцогом, кардиналом Орсини и Пандольфо Петруччи.

Казалось, уже ничто не могло помешать намеченному примирению, и Макиавелли тревожился все сильнее. Но Чезаре постарался развеять беспокойство флорентийского посла, выразив свое истинное отношение к «этому сборищу банкротов» (так он именовал лигу мятежных капитанов). «Сегодня, — весело заметил герцог, — у меня побывал мессер Паоло, а завтра приезжает кардинал. Они уверены, что сумеют провести меня, а я поддерживаю в них это убеждение. Пусть говорят — я буду слушать и подожду, пока не настанет мое время».

Разумеется, Макиавелли и сам ни на минуту не допускал мысли, что герцог, забыв все обиды, искренне протягивает изменникам руку дружбы. Но что именно задумал Валентино — это не мог понять даже многоопытный флорентиец, пока не обратился за разъяснением к своему коллеге, Агапито Герарди.

Герарди, личный секретарь герцога, принимал непосредственное участие в переговорах с Орсини. Когда Паоло Орсини уезжал из Имолы, увозя с собой соглашение, которое предстояло подписать капитанам, мессер Агапито догнал его и сказал, что герцог хотел бы дополнить текст договора еще одной статьей, учитывающей интересы французского короля. Орсини принял эту новость без особого восторга, но не нашел достаточно веских возражений, и Агапито тут же внес в документ недостающую статью.